"Кадыровцы изнасиловали ее дочь. Мать просила отойти и переключиться на нее"

Історія подана мовою оригіналy

Рассказ психотерапевтки и основательницы проекта @psy.for.peace.

Василиса Левченко живет в Киеве. В 2014 году она начала работать с воевавшими на Донбассе солдатами и их женами. В 2020 году, после начала восстаний в Беларуси, она создала проект кризисного консультирования psy.for.peace, в котором приняли участие психологи из разных стран, в том числе России. 24 февраля 2022 года Василиса возобновила этот проект.

24 февраля я проснулась от взрыва в Киеве, и практически первое, что сделала — записала сообщение в psy.for.peace: мы снова открываем работу и будем работать с теми, кто тревожится на тему войны, чьи родственники находятся в регионах военных действий, с теми, кто, возможно, вскоре будет отправлен на фронт, и с родственниками этих людей. 

Каждую неделю у нас новые запросы. Сначала было — «я тревожусь по поводу войны», потом «я вынужден покинуть свой город». Следующая волна запросов — про жизнь в эвакуации и сложных коммунальных условиях. Потом — «моя тетя не выходит на связь пять дней». А последние две недели — «я эвакуирован из Бучи, Ворзеля, Северодонецка, Мариуполя» и так далее. Если говорить о заявках «я эвакуирован из Бучи», то эмоциональное насилие пережил каждый. 

Психологи из России в нашем проекте писали, что готовы предоставлять свои услуги только в том случае, если факт их гражданства не мешает людям принимать от них помощь. И на самом деле это может мешать. Ко мне обратились несколько украинцев: «Это как-то странно, когда их мужчины насилуют наших женщин, а я с их женщинами буду это обсуждать».    

Так что люди из России вынужденно приостановили свою деятельность в проекте в качестве психологов. Они работают в качестве администраторов, разгребают заявки, а их 50-100 каждый день. Ну и если к нам обращается кто-то из России — а это заявки «меня пугает дефолт», «меня пугает экономический кризис», «меня пугают политическая несвобода, невозможность выразить свой протест», — то он получает помощь от российских специалистов. Но на данный момент, мне кажется, нам придется разделить psy.for.peace на сугубо российский и сугубо украинский проекты, потому что работа двух направлений под одной крышей перестает быть возможной. 

Неделю назад Василиса написала пост, в котором упомянула коллективную заявку об изнасилованных женщинах и девочках 14 лет и старше, в том числе беременных.

Коллективная заявка — это когда какой-нибудь волонтер при больнице собирает информацию о поступивших и запрашивает для них психологическую помощь. Например, «у нас есть пятнадцать пострадавших женщин, среди них столько-то несовершеннолетних, если вдруг они захотят обратиться за помощью — можете ли вы эту помощь организовать?» 

По факту, с тяжелыми случаями практически не обращаются, люди очень боятся огласки, утечки в прессу, клейма. Эти заявки никогда не направляются от организаций, а всегда с анонимных аккаунтов из серии «я пережила травмирующее событие, я живу в Ворзеле, сейчас я эвакуирована и хотела бы поговорить со специалистом конфиденциально». 

Кадыровцы ворвались в село, изнасиловали мать и дочь у матери на глазах. Мать просила отстать от дочки и переключиться на нее, одного из этих троих мужчин удалось убедить. Когда мужчины ушли, она привела в сознание истекающую кровью дочь, и они смогли добраться до больницы. Женщина обратилась ко мне с вопросом, как разговаривать с дочерью после этого случая. 

После интервью для BBC мне написали из прокуратуры и попросили контакты женщины, чью историю в статье я рассказала анонимно, с ее разрешения. Ее было нелегко найти, учитывая анонимность заявки. Я написала ей, женщина мне ответила — «боже упаси, я не хочу, чтобы моей дочке пришлось это еще раз вспоминать и проговаривать». В итоге сотрудники прокуратуры предложили давать их контакты жертвам сексуального насилия на случай, если те захотят рассказать свою историю. Я уже скидывала контакты прокуратуры некоторым женщинам, но ни одна из них ими не воспользовалась.  

Про Ворзель было несколько обращений. Одна история — от женщины, в доме которой жили русские солдаты. Когда женщина уже была эвакуирована, ей прислали видео ее раскуроченной квартиры, из которой вынесены все ценные вещи, разбросаны ее фотографии, на них плевки, ее запароленный айфон расстрелян в упор.

Второй случай — про женщину, чей дом от снаряда спасла большая ель. Эту ель посадили ее родители много лет назад. Русские солдаты стреляли из "градов", прячась за их дом. А потом вывели ее из дома под дулами автоматов, сказали уходить, и что если их не расстреляют проезжающие мимо БТРы — это будет успех.

Моя клиентка, как она сама выразилась, оказалась везучей. БТРы расстреляли людей, которые стояли в очереди за хлебом, а они не успели в эту очередь.

Когда их отпустили солдаты, ночевать пришлось в каком-то сыром подвале. Рассказывала, как жевала сырой рис, а зубная щетка была одна на троих. 

Еще одна женщина 35 дней провела в оккупации в Ирпене. Они жили ввосьмером в одном подвале: семеро пенсионеров и она — единственная женщина. Некоторые из мужчин были абсолютно слепые. В подвале не было электричества.

Она описывает полную сенсорную депривацию, когда нет никаких стимулов органов чувств, только холод чувствуешь и больше ничего. Нет звуков, пока не начинается обстрел, нет запахов, нет тактильных ощущений, потому что конечности замерзли, и абсолютно никакого визуального ряда, полная темнота.

Ее очень впечатлило, когда она обратилась к своему соседу по матрасу сказав, что здесь очень темно. А он ответил «нет, здесь обычно, я могу тебя провести». Оказалось, что он слепой.

Она уехала на 35 день оккупации. Пенсионеры эвакуироваться не стали. Они отправили свои семьи из города, а сами остались, чтобы не быть обузой. 

Еще одна из девочек была эвакуирована в Польшу.

Она рассказала, что у них в шелтере есть беременная, в результате изнасилования, девушка, а в Польше нельзя делать аборты. Оформив статус беженца, она не может вернуться в Украину и сделать аборт.

Насколько я знаю, с ней работают кризисные психологи, ей объясняют, что даже если человек, который сотворил с тобой насилие — абсолютное зло, и если бы он завел ребенка у себя на родине, то он бы вырастил полное зло, — то у тебя ведь есть шанс взрастить что-то доброе, светлое. Это достаточно далекий от традиционной психологии подход, это уже какое-то религиозное взаимодействие, но это лучше, чем оставлять человека наедине с бедой. 

Шоковая травма есть почти у всех, кто увидел попадание снаряда в свой дом или соседний. Она есть и у тех, кто потом увидел на фотографии свой разрушенный дом или человека, которого знал, мертвым. Надо понимать, что если психолог умеет работать с насилием, которое было двадцать лет назад, это не значит, что он может работать с насилием, которое происходит в военном положении. Потому что это — насилие плюс шоковая травма, не всегда такой клиент вообще способен говорить.

Если говорить о том, как себя вести, то как минимум — не торопить события. Не пытаться успокаивать, когда человек плачет, не пытаться его переключить, развеселить — по возможности просто быть рядом. Очень важно, если подходишь к человеку, заранее говорить «я подхожу», избегать резких движений, внезапного приближения, громких звуков, прикосновений, о которых ты не предупреждаешь. Даже если ты никогда не представлял для человека угрозу — все равно очень важно говорить «я сейчас к тебе притронусь, «я сейчас подойду ближе», «мне сейчас нужно у тебя за спиной в шкафчике взять банку масла», «я возьму», «я взял», «я отхожу».

Записала Елена Догадина.

История подготовлена службой поддержки Helpdesk.media