Історія подана мовою оригіналy

Игорь Викторович воочию видел в Мариуполе то, о чем говорили по телевидению. Он видел, как оккупанты преднамеренно расстреливали жилые дома, сады, школы, машины с беженцами.

Я пенсионер, мариуполец. Выехал из Мариуполя девятого апреля. Я видел всю тяжесть, весь мрак, смрад рашистского вторжения. Видел трупы и людей, которые выбрасываются из окон от безысходности. Мы хоронили людей под домами. Это такая боль!

Последние недели я был в подвалах на площади Кирова. В Мариуполе было, как в 1941 году. Воздух был таким, что невозможно было дышать. Люди прятались по подвалам и подъездам. Возле каждого подвала стояли кирпичи, на которых были решетки из холодильников - люди так готовили еду.

В марте, пока наши силы еще держали оборону, каждые 15 минут, начиная с четырех или шести утра, нас обстреливали из самолетов.

Я видел глаза детей - от грудничка до подростка 15 лет - когда они могли раз в несколько дней выйти на улицу и посмотреть на небо, на солнце.

Большую часть времени мы прятали детей в подвалах и не разрешали выходить вообще – это было слишком опасно.

Первый обстрел «Градами» я увидел ночью второго марта. Русские взорвали подстанцию, наши люди ее ремонтировали. Но потом прилетел огромный огненный шар, был взрыв и пропал свет во всем городе – я видел это в окно.

Когда нас окружили, сначала били «Градами» по жилым кварталам, а потом я видел, как самолеты бросали бомбы на садики и школы.

Они говорили, что там прячутся наши войска, но это абсурд: я ни в одном садике или школе военных не видел. Все военнослужащие выполняли свой долг и находились в других местах.

У нас во дворе дома стояли кольцом, а за ними стояла школа №66, в которую бросили бомбу. Там был всего один сторож. Бедного сторожа еле живого достали из-под завалов.

Однажды ночью, где-то 11 марта, самолет сбросил вакуумную бомбу прямо на садик, который был у нас посреди двора. Тогда уже не было ни света, ни газа, ни отопления, и я спал под тремя одеялами. Это меня и спасло. Я проснулся от взрыва и от того, что на меня упала балконная рама.

На мирный двор в четыре утра московские самолеты сбросили вакуумную бомбу.

Ударной волной выбило все двери и окна в окружающих домах. Они лишили нас уже не просто тепла и удобств, а вообще возможности жить в наших квартирах. Это преступление страшное. Многие люди были убиты, мы их хоронили.

А потом начались обстрелы «Градами», минометами, начали гореть дома, потом подошли танки. Оккупанты начали жечь дома, прямой наводкой со стороны захваченной улицы Кирова. Когда к Новоселовке подошли, они танками, орудиями стреляли по домам - дома горели.

До этого был обстрел. К нам в подъезд попал артиллерийский снаряд: оторвал голову человеку, контузило его родителей - они не могли даже двигаться.

Мужчину 43 лет похоронили прямо возле подъезда.

Я видел, как захватчики стреляли из минометов: летит снаряд такой длинный, а к нему привязаны гранаты, и вот он потом падает прямо на частный сектор. Эти «крокодилы» сносили частные дома напрочь. А межу нашими домами въехали танки и начали расстреливать девятиэтажки напротив, которые находились через бульвар Шевченка. До этого они были целые, их не бомбили. Когда через стуки мы посмотрели на дома, они была разрушены.

Обстрелы были такой силы, что на землю садился голубь, делал три-четыре шага и падал замертво. Голуби были так напуганы, что, когда они садились, у них разрывались сердца.

Многие люди погибли в подвалах, их бегали разыскивали родственники, которых расстреливали снайперы. Это было тяжело. Танки стояли во дворах и били по центру города, в сторону автовокзала - они расширяли плацдарм.

Наши боролись достойно.

Я не видел ни одного плохого действия или слова от украинского военнослужащего. В центре Мариуполя был волонтерский центр, там были выпечка, лекарства, и оттуда военнослужащие помогали мирным жителям.

Мои родственники тоже занимались волонтерской работой. Но жить в оккупации дальше было невозможно, а ехать было не на чем - машины были повреждены осколками вакуумных бомб. Мы с родственниками договорились выбраться как-то по одиночке. Хорошо, что наших детей и жен мы отправили из Мариуполя еще четвертого марта. Мои жена и сын уехали в сторону Никольского. Я переживал очень: ходили слухи, что захватчики обстреливали наши машины. Мне случайно удалось дозвониться до своих, и я узнал, что они смогли выбраться дальше Никольского.

Каждый день с площади Кирова автобус возил тех, кто хотел уехать в россию. И вот я с рюкзаком пришел, говорю:  я беженец. Меня отвели в автобус, спросили, куда ехать, я сказал, что мне нужно в Подмосковье. Меня взяли без проблем. Я доехал до Никольского, а там уже стал искать возможность уехать в Запорожье.

В Никольском было столпотворение.

Стояла очередь в хлебобулочный магазин. Оттуда выходили дети с голодными глазами, садились прямо в грязь на камни и ели булочки.

У меня слезы на глаза наворачивались. Кругом стояли машины, толпы людей, шла оцифровка людей. Я бывший военный, я знаю, как это работает, поэтому в общую очередь не пошел. У меня были дальние родственники в Мангуше, и я попросил такси в Мангуш. Проехал на такси два блокпоста, поселился у родственников. А через сутки одна семья ехала в Запорожье, у них было свободное место в машине, и меня с рюкзаком взяли. И мы без фильтрации выехали в полседьмого утра – захватчики перепились, блокпосты были пустые. В Розовке и в Пологах уже через каждые сто метров стояли блокпосты - чечены, буряты, московские войска. Молодых ребят раздевали и обыскивали.

Они понимали, что сюда не может приехать человек, которого не досматривали раньше, но все равно заставляли раздеваться, смотрели шрамы, татуировки.

Вот так потихоньку мы ехали, и нас выпустили с Полог в сторону Орехова. Там была нейтральная зона: лежали мины слева и права, и только по белой полосе можно было ехать. Когда выехали с Полог, я видел повсюду танки и бронетранспортеры оккупантов: под домами, между домами, под виноградниками.

Когда мы въезжали в Орехово, там стояли просто два украинских военнослужащих. Чистенькие такие. Никаких танков рядом. Ребята сразу бросились к нам - может, нам что-то нужно: «Может, воды попить? У нас есть мандарины, апельсины».

Когда мы ехали по Орехово, меня потрясло то, что из Полог стреляли. Живой коридор, выпускают людей, и такие обстрелы! По дороге от Мариуполя до Полог я видел на трассе много машин сгоревших – по ним московская орда стреляла. Такая судьба у людей.

Дальше было Запорожье. Это город, который дал надежду многим людям.

Нас там встречали волонтеры. Спросили документы, показали, где можно взять одежду. Мы зашли в волонтерский центр, а там лежали груды вещей для детей, женщин, мужчин, работала столовая. У нас спросили: «Что вам: борщ или суп?». А мы немытые, грязные - из подвалов, горевших домов. У людей просто слезы текли от того, как нас приняла родная Украина.

Тут же стояли автобусы - отвозили ночевать в детские садики, которые москали бомбили. Там не военные были, там были мы – беженцы.

Нас кормили ужином, давали кровати, матрасы, расспрашивали, кому куда ехать, говорили, что дорога будет бесплатной. Потом привезли нас на вокзал. Это было, как в 1941 году. Привезли людей, беженцы стояли с потухшими взглядами: женщины, дети, старики. Кто без вещей, кто как…

Нас запускали в поезда. В каждое купе заходило восемь человек, и мы делили время: кому когда спать. Спали наверху, а внизу сидели. Вот два-три часа поспал - садись вниз. Так я добрался до Хмельницкого - тут у родственников есть квартира. Еще повезло, что есть куда приткнуться – аренда сейчас стоит дорого.

Я только приехал, сразу получил месячную гуманитарную помощь от Фонда ЯМариуполь. Обогреватель, продукты. Низкий поклон за все это.

О нас заботятся, нас не бросили. Но нам негде жить. Это настоящая беда. У Мариуполя миллиардный бюджет. Город уничтожили в начале года. Может, можно бюджет целого Мариуполя перенаправить на то, чтобы оборудовать в старых общежитиях областных центров комнаты для беженцев? Люди действительно страдают без жилья, многим совсем некуда деться, нет денег арендовать квартиру. Все мы уедем домой, как только наши города освободят от оккупации. Людей тянет домой. Моя квартира разрушена, но я поеду восстанавливать город. А эти общежития еще точно пригодятся людям.

Я помню, как шел по захваченному оккупантами Мариуполю. Трупы лежали тут и там искореженные. Глаза детей, плачущие мамы, горящие дома. Люди уходили.

Вот идет человек и тянет за собой тележечку со всем скарбом, что он заработал за свои 50-60 лет.

А ведь город у нас не бедный, у нас рабочий город. Люди работали на богатых, преуспевающих предприятиях, получали щедрые зарплаты. Порт был – моряки тоже хорошо зарабатывали. У нас был хороший город, но, когда его разрушили, люди уходили ни с чем. Хорошо, если таблетки остались.

Я вот русскоязычный человек. Очень интересно что до 2104 года в Мариуполе была всего одна украиноязычная школа на полумиллионный город. Школа №66. Остальные были русскоязычные. Это говорит о том, что мы не то что доверяли соседям - мы в жизни не думали, что они такие сумасшедшие. Хотя удивляться нечему. Они же с чего начали, если посмотреть на карту XII века? Была небольшая территория, а остальное все они захватили, завоевали, поработили.

Вся их история — это захватнические войны. И вот сейчас этот город, чисто русскоязычный, который они пришли "освободить", стоит в руинах. Это могильник.

Я уверен, что в Мариуполе погибло коло 100 тысяч мирных жителей. Я понимаю, что нужно все считать и проверять в самом Мариуполе, чтобы сказать точно. Но в городе 900 домов сгорело. Мой друг сгоревшего папу с унитаза снимал, как мумию. И таких «мумий», заброшенных в подвалах, в разбомбленных домах, великое множество. Мариуполь — это русскоязычная жертва. Будем честными, город был полностью русскоязычным. Откуда здесь могли взяться бандеровцы?

Это акт геноцид русскоязычного населения, содеянный московской ордой. Это подсудное дело.

За это расстреливать нужно, вешать тех людей, которые на совещании во главе с их президентом приняли решение начать эту войну. Их госдума все это одобрила, и ракеты полетели. Они шли убивать бандеровцев, но почему-то убивали русскоязычное население Мариуполя, Волновахи, Херсона. Я считаю: они не то что врут, - это просто люди, которым нет места на земле.

Вот в Хмельницком захожу в аптеки, магазины. Говорю: «Добрый день! Я буду на москальской мове розмовляты, потому что я из Мариуполя». У людей на глазах слезы, они тепло принимают. Я не жалуюсь им ни на что, а они тут же спрашивают, чем могут помочь. "Да не нужно мне помогать, - говорю. - Мне Украина помогает: платит пенсию, платит пособие". Я - в порядке. У меня только дома нет.