Історія подана мовою оригіналy

Семья военнослужащего, попавшего в плен, пережила страшные моменты – от риска погибнуть под снарядами до возможного ареста оккупантами

У нас обыкновенная семья. Я работала сначала в школе-интернате, потом получила инвалидность по состоянию здоровья. Ушла на комбинат. У меня двое детей, сыну 30 лет - он бывший военный «Азова». Сейчас находится в плену. 

Я помню первый день войны. Было утро, и где-то далеко начались взрывы. Меня сразу набрал сын, сказал, что это начало военных действий. Взрывы нарастали. На тот момент я была на больничном и должна была идти к врачу. Побежала к нему, но все уже было закрыто. 

Ночь на 25-е была тревожной. Но мы не думали о том, чтобы уезжать. У нас был большой дом, с нами проживали 92-летий свекор и мой 78-летний папа. Мы решили, что будем в Мариуполе до последнего. У нас животные – две собаки и коты. Все бросить? Мы не думали об этом. А многие стали уезжать. Машины шли, все грузились, куда-то бегали. 

Мы выехали очень поздно: 1 июля нас вывезли волонтеры. У нас осталось очень много пожилых людей, которые сидели в подвале. Почти вся улица. Утром мы всегда выходили, делали перекличку – кому что надо, делились чем-то. Днем мы сидели в подвалах, нам только утром давали продохнуть. 

Вначале были «Грады», потом авиаудары. У нас по улице были в основном минометные обстрелы.

Произошло одно попадание, а я бежала самая последняя в подвал – и меня волной придавило к стене, контузило. Врачи уже дали заключение о том, что у меня не будет слуха - мы очень поздно к ним обратились.

У нас одних была небольшая печка, которая обогревала четыре комнаты, мы на ней готовили. Кто-то дрова носил, помогали, собак кормили. Людям тоже варили кушать, у кого не было такой возможности. Соседям под бомбежками тоже варили еду, они старики, им по 82 года. Лекарства носили. 

Много раз получалось так, что возле нас погибали люди. Были раненые, мы их перевязывали и тащили в безопасное место. Происходило это каждый день. Ночью мы спали по 3-4 часа, потому что начинались сильные авиаудары. Мы очень боялись, чтобы именно в нас бомба не попала или в дом, потому что уже очень много домов погорело.

Утром мы вставали с дочкой, зная, что нам нужно нагреть печку и приготовить кушать. Свечки научились делать – мой свекор держал пасеку, и у нас был воск. Потом еще приехал сын с невесткой и с 4-летним ребенком, сваты приехали. Нас было десять человек. И у каждого было свое занятие на утро: растопить печку, накормить всю семью или помочь соседям, нагреть, покушать, поднести кому что надо. Кто-то свечки делал, кто-то мыл посуду. 

Нас спасло, что у нас была питьевая вода, свекор сделал колодец. То есть мы не бегали куда-то за водой. А ведь там люди действительно погибали, потому что много было прилетов именно к колодцам. 

Мы жили в поселке Украина, возле перинатального центра, который сильно разбомбили. Мы с дочкой утром должны были где-то достать дрова. Шли по улице, которая простреливалась снайперами. Сначала шли по обочине, потом ползли – двигались, как могли. Рядом свистели пули. А когда прилетали снаряды, нам надо было ложиться на землю, чтобы осколки не попали в нас.

Мы встречали по дороге других людей, у кого авиаудары уже совсем разбили дома, помогали  всем, кто просил о помощи. Страха как такового не было, мы как будто не понимали происходящего. Но так получилось, что, как говорится, мимо нас прошло. «Грады» у нас легли в огороде, от минометов частично пострадал двор. Сам дом сына сейчас цел. А мой дом пострадал, от него ничего не осталось. Он находился под заводом. Квартира на левом берегу частично сгорела, частично развалена.

Когда я приехала сюда, начала работать с психологом, потому что в душе было очень больно. Мой сын сейчас в плену. Когда зашли россияне, многих арестовывали, забирали. Мы даже о половине из них ничего до сих пор не знаем. На нашей улице никто не рассказал им о нашей семье, хотя они спрашивали, где семьи военных. Знакомые потом нас предупредили, что, возможно, все-таки нас арестуют. И мы решили с дочкой выезжать.

Мы не знали, что есть прямой путь на Запорожье – через Васильевку и Бердянск. Но волонтеры решили нас вывозить через Россию, через Новоазовскую трассу. И там нас арестовали. Меня не трогали, а дочку забрали и три часа допрашивали. Нам пришлось вернуться домой.

На следующее утро нас по полям вывезли в Бердянск, там мы пересидели два дня – и нас вывезли сюда, в Запорожье. Мы были психологически подавлены, не могли сначала адаптироваться. Прошло два месяца, мы уже начали обживаться и тут мне позвонили и сказали, что заболел муж.

Я на свой страх и риск поехала домой. Была там два месяца, узнала, что с сыном, как к нему относятся в СИЗО, возила ему передачи… 

Наша жизнь разделилась на "до" и "после". Я сижу с дочкой в Запорожье, а на той территории остался папа. Остались воспоминания, осталась моя жизнь. Остался муж, который один сейчас. А еще - животные мои. Там осталась жизнь, мои цветы – я любила ими заниматься. 

Но я не вижу своего будущего. Мы разбиты, растерянны, еще не пришли в себя. Иногда я думаю, что это происходило не со мной, а в каком-то страшном сне. Мы выезжали и видели эти разбитые дома. Как вспомню, что было и что стало на данный момент - слезы льются. Я очень сильна духом, я прошла в этой жизни очень многое, не считая войны. Но очень больно из-за того, что все это произошло.