Історія подана мовою оригіналy

Муж Марии искал дорогу, по которой можно сбежать из оккупации. Людей не выпускали из села – русские их держали, чтобы закрываться от украинских военных

Мы из Цуповки, это Харьковская область. У нас семья большая – шесть человек в одном дворе жили до войны. Я в Харькове работала. Мне нравилась моя работа. Когда война началась, мы были дома. Ракеты полетели, будто, по звонку будильника.

Наше село оккупировали. Россияне ничего не привозили в село, и нашим не давали завозить. Местных жителей на выпускали. Только люди подъезжали к блокпосту - тут же начинали стрелять, машины расстреливали. Некоторые люди умудрялись полями выехать, купить продукты оптом и продавали потом. Все было очень дорого, но благодаря им мы выжили.

Связи не было, свет был в первую неделю войны, а потом перебили высоковольтную линию. Когда мы уехали, через неделю перебили и газ.

Жить дома было страшно. Я не спала, чтобы в случае обстрела успеть спасти ребенка. Когда взрывы были совсем близко, я закрывала собой ребенка. Несколько раз мы выбегали босиком в погреб.

Страшнее всего было, когда к нам дозвонились и сказали, что русские из Киева отступают. Меня муж вообще из дома не выпускал тогда. Страшно было ребенка отпустить в туалет. Мы боялись пошевелиться, когда по окнам скользил снайперский лазер. Ребята у нас пропадали, некоторых до сих пор не нашли. Со временем станет ясно, кто жив, а кто нет. Наше село до сих пор оккупировано.

Утешала поддержка соседей. Люди, с которыми мы раньше не общались, сидели с нами в подвале. Вместе нам было легче пережить те ужасы.

Дороги, которые ведут на Харьков и в соседние села, были заминированы. Там людей и сейчас держат, как живой щит. Открыта была только одна дорога – в россию. Туда мы ехать не хотели, поэтому муж искал путь, по которому можно было бы уехать на свободную землю.

В какой-то момент муж сказал, что стреляют пока в другой стороне, а поле, по которому нам нужно ехать, сейчас не простреливается. Мы собрались ровно за три минуты и уехали. Мы медленно ехали по минному полю. На нас танк дуло направил, мы уже с жизнью попрощались. Подъехали ближе, оказалось, что он разбит.

Мы даже не успели попрощаться с родителями – поняли это, когда были уже на свободной земле. Мы ничего не взяли с собой, только документы.

Когда выехали на подконтрольную Украине территорию, я спросила: «Куда мы едем?», муж ответил, что не знает.

В дороге оказалось, что у нас не работают тормоза и пробит бак.

Нас приняли знакомые, с которыми мы не общались лет 10. Они заботились о нас, отпускать не хотели. Мы были в шоковом состоянии. Боялись купаться, боялись грома, боялись раздеться на ночь, спали одетыми. Однажды зашли в магазин, там стукнула дверца холодильника, и мы с сыном присели. На нас посмотрели с недоумением. Мой ребенок, увидев витрину, обрадовался: «Мама, посмотри, сколько еды!». Дома он мог съесть только два кусочка хлеба в день. Я пекла хлеб у соседей.

Где-то через месяц после этого нашим больным родственникам тоже удалось выехать из оккупации. Они выбирались, рискуя жизнью, потому что там нет медикаментов. Мама моя до сих пор в оккупации. Страшно просыпаться утром и думать, позвонит она или нет.

Вся наш семья разбросана по территории Украины. Мы не смогли забрать с собой животных. Они у нас уличные, их в машину не посадишь. Да и устроиться с животными сложно.

В село мы не вернемся - там 80% домов разрушены и все заминировано - я ребенка не смогу выпустить гулять. К тому же, все дома обчищены: русские даже линолеум сняли.

Первую учительницу нашего сына в самом начале войны убило. Она собой дочку прикрыла. Мама погибла, а дочке оторвало ноги. Это было ужасно. Девочку русские демонстративно повезли в Москву. Мы очень сомневаемся, что этого ребенка куда-то и правда отвезли. Оказывается, погибнуть – не самое страшное. Страшно то, что с ребенком потом неизвестно, что будет. Поэтому, когда мы выезжали из оккупации, у нас была одна мысль: если и подорваться, то всем вместе на одной мине, чтобы никто сам потом не мучился.